Виссарион Шпанский
Пользователь
Немногие будут спорить с тем что Наука для сегодняшнего общества является тем краеугольным камнем на котором оно покоится. И раз это принято, то можно спокойно обсудить качество и достоинство самого этого краеугольного камня.
Прежде всего выясним откуда берется вся эта мощь Науки? На чем она зиждется?
Возьмем для примера Третий Закон Ньютона:
m1a1 = -m2a2
Т.е. взаимодействия двух тел друг на друга между собой равны и направленны в противоположные стороны.
Обратим внимание на то что - кто/что такое имеет массы m1 и m2 или ускорения а1 и а2 - Науку мало интересуют, коль скоро они подчиняются этому закону. Следовательно, Наука оперирует и больше всего интересуется крайне абстрактными понятиями.
Отсюда и проистекает ее мощь - одним уравнением описать суть взаимодействия любых двух известных нам тел у которых можно найти массу и ускорение.
Воздав заслуженную дань уважения силе и проницательности Науки в некотором роде, давайте теперь посмотрим не обнаружится ли у нее столь же великой немощи в каком-либо совершенно другом роде.
Известно что за абстрактно-логическое мышление в мозге человека отвечает левое полушарие, так поглядим что случается с человеком когда левое полушарие действует нормально, а правое поражено.
На стенах квартиры висели фотографии - родственников, коллег, учеников и его самого. Я собрал снимки в стопку и, предчувствуя неудачу, стал ему показывать. В общем и целом П. не узнал никого - ни членов семьи, ни
учеников, ни коллег, ни даже себя самого. Исключение составил Эйнштейн,
которого профессор опознал по усам и прическе. Подобное же произошло и с парой других людей.
- Ага, это Пол! - заявил П., взглянув на фотографию брата. - Квадратная челюсть, большие зубы - я узнал бы его где угодно!
Но Пола ли он узнал - или же одну-две его черточки, на основании
которых догадался, кто перед ним?
Если особые приметы отсутствовали, П. совершенно терялся. При этом
проблема была связана не просто с познавательной активностью, с гнозисом, но с общей установкой. Даже лица родных и близких П. рассматривал так, словно это были абстрактные головоломки или тесты, - в акте взгляда не возникало никакого личного отношения, не происходило акта узревания. Вокруг него не было ни единого знакомого лица - ни одно из них он не воспринимал как "Ты", и все они виделись ему как группы разрозненных черт, как "Это".
Узнает ли наука личное и отличает ли она разные личности или наоборот всё личностное она отбрасывает?
Вы подумайте на досуге, а мы пока вернемся к интересующему нас случаю.
По дороге к П. я зашел в цветочный магазин и купил себе в петлицу роскошную красную розу. Теперь я вынул ее и протянул ему. Он взял розу, как берет образцы ботаник или морфолог, а не как человек, которому подают цветок.
- Примерно шесть дюймов длиной, - прокомментировал он. - Изогнутая
красная форма с зеленым линейным придатком.
- Верно, - сказал я ободряюще, - и как вы думаете, что это?
- Трудно сказать... - П. выглядел озадаченным. - Тут нет простых симметрий, как у правильных многогранников, хотя, возможно, симметрия этого
объекта - более высокого уровня... Это может быть растением или цветком.
- Может быть? - осведомился я.
- Может быть, - подтвердил он.
- А вы понюхайте, - предложил я, и это опять его озадачило, как если бы
я попросил его понюхать симметрию высокого уровня.
Из вежливости он все же решился последовать моему совету, поднес объект
к носу - и словно ожил.
- Великолепно! - воскликнул он. - Ранняя роза. Божественный аромат!.. -
И стал напевать "Die Rose, die Lillie..."
Реальность, подумал я, доступна не только зрению, но и нюху...
Я решил провести еще один, последний эксперимент. Была ранняя весна,
погода стояла холодная, и я пришел в пальто и перчатках, скинув их при входе на диван. Взяв одну из перчаток, я показал ее П.
- Что это?
- Позвольте взглянуть, - попросил П. и, взяв перчатку, стал изучать ее
таким же образом, как раньше геометрические фигуры.
- Непрерывная, свернутая на себя поверхность, - заявил он наконец. - И
вроде бы тут имеется, - он поколебался, - пять... ну, словом... кармашков.- Так, - подтвердил я. - Вы дали описание. А теперь скажите, что же это
такое.
- Что-то вроде мешочка...
- Правильно, - сказал я, - и что же туда кладут?
- Кладут все, что влезает! - рассмеялся П. - Есть множество вариантов. Это может быть, например, кошелек для мелочи, для монет пяти разных
размеров. Не исключено также...
Я прервал этот бред:
- И что, не узнаете? А вам не кажется, что туда может поместиться
какая-нибудь часть вашего тела?
Лицо его не озарилось ни малейшей искрой узнавания.
Никакой ребенок не смог бы усмотреть и описать "непрерывную, свернутую
на себя поверхность", но даже младенец немедленно признал бы в ней знакомый, подходящий к руке предмет. П. же не признал - он не разглядел в перчатке ничего знакомого. Визуально профессор блуждал среди безжизненных абстракций. Для него не существовало зримого мира - в том же смысле, в каком у него не было зримого "Я". Он мог говорить о вещах, но не видел их в лицо. П. функционировал в точности как вычислительная
машина. И дело не только в том, что, подобно компьютеру, он оставался
глубоко безразличен к зримому миру, - нет, он и мыслил мир как компьютер,
опираясь на ключевые детали и схематические отношения. Он мог
идентифицировать схему, как при составлении фоторобота, но совершенно не ухватывал стоящей за ней реальности.
Обратите внимание на последние слова "совершенно не ухватывал стоящей за схемой реальности". Можно ли то же самое сказать про современную науку?
И последняя цитата на сегодня.
Я показал ему обложку с изображением сплошной поверхности дюн в пустыне
Сахара.
- Что вы тут видите?
- Вижу реку, - ответил П. - Небольшую гостиницу с выходящей на воду
террасой. На террасе обедают люди. Там и сям - разноцветные зонтики от
солнца.
Он смотрел (если это можно так назвать) сквозь обложку в пустоту,
измышляя несуществующие подробности, словно само их отсутствие на фотографии вынуждало его воображать реку, террасу и зонтики.
Вид у меня наверняка был ошеломленный, в то время как П., похоже,
полагал, что хорошо справился с задачей. На лице его обозначилась легкая
улыбка. Решив, что осмотр закончен, профессор стал оглядываться в поисках
шляпы. Он протянул руку, схватил свою жену за голову и... попытался
приподнять ее, чтобы надеть на себя. Этот человек у меня на глазах принял
жену за шляпу! Сама жена при этом осталась вполне спокойна, словно давно привыкла к такого рода вещам.
Как вы думаете не может ли случиться так что современная Наука тоже в некотором роде принимает "жену" за "шляпу"?
Описание случая взято из книги Оливера Сакса "Человек, который принял жену за шляпу"
Прежде всего выясним откуда берется вся эта мощь Науки? На чем она зиждется?
Возьмем для примера Третий Закон Ньютона:
m1a1 = -m2a2
Т.е. взаимодействия двух тел друг на друга между собой равны и направленны в противоположные стороны.
Обратим внимание на то что - кто/что такое имеет массы m1 и m2 или ускорения а1 и а2 - Науку мало интересуют, коль скоро они подчиняются этому закону. Следовательно, Наука оперирует и больше всего интересуется крайне абстрактными понятиями.
Отсюда и проистекает ее мощь - одним уравнением описать суть взаимодействия любых двух известных нам тел у которых можно найти массу и ускорение.
Воздав заслуженную дань уважения силе и проницательности Науки в некотором роде, давайте теперь посмотрим не обнаружится ли у нее столь же великой немощи в каком-либо совершенно другом роде.
Известно что за абстрактно-логическое мышление в мозге человека отвечает левое полушарие, так поглядим что случается с человеком когда левое полушарие действует нормально, а правое поражено.
На стенах квартиры висели фотографии - родственников, коллег, учеников и его самого. Я собрал снимки в стопку и, предчувствуя неудачу, стал ему показывать. В общем и целом П. не узнал никого - ни членов семьи, ни
учеников, ни коллег, ни даже себя самого. Исключение составил Эйнштейн,
которого профессор опознал по усам и прическе. Подобное же произошло и с парой других людей.
- Ага, это Пол! - заявил П., взглянув на фотографию брата. - Квадратная челюсть, большие зубы - я узнал бы его где угодно!
Но Пола ли он узнал - или же одну-две его черточки, на основании
которых догадался, кто перед ним?
Если особые приметы отсутствовали, П. совершенно терялся. При этом
проблема была связана не просто с познавательной активностью, с гнозисом, но с общей установкой. Даже лица родных и близких П. рассматривал так, словно это были абстрактные головоломки или тесты, - в акте взгляда не возникало никакого личного отношения, не происходило акта узревания. Вокруг него не было ни единого знакомого лица - ни одно из них он не воспринимал как "Ты", и все они виделись ему как группы разрозненных черт, как "Это".
Узнает ли наука личное и отличает ли она разные личности или наоборот всё личностное она отбрасывает?
Вы подумайте на досуге, а мы пока вернемся к интересующему нас случаю.
По дороге к П. я зашел в цветочный магазин и купил себе в петлицу роскошную красную розу. Теперь я вынул ее и протянул ему. Он взял розу, как берет образцы ботаник или морфолог, а не как человек, которому подают цветок.
- Примерно шесть дюймов длиной, - прокомментировал он. - Изогнутая
красная форма с зеленым линейным придатком.
- Верно, - сказал я ободряюще, - и как вы думаете, что это?
- Трудно сказать... - П. выглядел озадаченным. - Тут нет простых симметрий, как у правильных многогранников, хотя, возможно, симметрия этого
объекта - более высокого уровня... Это может быть растением или цветком.
- Может быть? - осведомился я.
- Может быть, - подтвердил он.
- А вы понюхайте, - предложил я, и это опять его озадачило, как если бы
я попросил его понюхать симметрию высокого уровня.
Из вежливости он все же решился последовать моему совету, поднес объект
к носу - и словно ожил.
- Великолепно! - воскликнул он. - Ранняя роза. Божественный аромат!.. -
И стал напевать "Die Rose, die Lillie..."
Реальность, подумал я, доступна не только зрению, но и нюху...
Я решил провести еще один, последний эксперимент. Была ранняя весна,
погода стояла холодная, и я пришел в пальто и перчатках, скинув их при входе на диван. Взяв одну из перчаток, я показал ее П.
- Что это?
- Позвольте взглянуть, - попросил П. и, взяв перчатку, стал изучать ее
таким же образом, как раньше геометрические фигуры.
- Непрерывная, свернутая на себя поверхность, - заявил он наконец. - И
вроде бы тут имеется, - он поколебался, - пять... ну, словом... кармашков.- Так, - подтвердил я. - Вы дали описание. А теперь скажите, что же это
такое.
- Что-то вроде мешочка...
- Правильно, - сказал я, - и что же туда кладут?
- Кладут все, что влезает! - рассмеялся П. - Есть множество вариантов. Это может быть, например, кошелек для мелочи, для монет пяти разных
размеров. Не исключено также...
Я прервал этот бред:
- И что, не узнаете? А вам не кажется, что туда может поместиться
какая-нибудь часть вашего тела?
Лицо его не озарилось ни малейшей искрой узнавания.
Никакой ребенок не смог бы усмотреть и описать "непрерывную, свернутую
на себя поверхность", но даже младенец немедленно признал бы в ней знакомый, подходящий к руке предмет. П. же не признал - он не разглядел в перчатке ничего знакомого. Визуально профессор блуждал среди безжизненных абстракций. Для него не существовало зримого мира - в том же смысле, в каком у него не было зримого "Я". Он мог говорить о вещах, но не видел их в лицо. П. функционировал в точности как вычислительная
машина. И дело не только в том, что, подобно компьютеру, он оставался
глубоко безразличен к зримому миру, - нет, он и мыслил мир как компьютер,
опираясь на ключевые детали и схематические отношения. Он мог
идентифицировать схему, как при составлении фоторобота, но совершенно не ухватывал стоящей за ней реальности.
Обратите внимание на последние слова "совершенно не ухватывал стоящей за схемой реальности". Можно ли то же самое сказать про современную науку?
И последняя цитата на сегодня.
Я показал ему обложку с изображением сплошной поверхности дюн в пустыне
Сахара.
- Что вы тут видите?
- Вижу реку, - ответил П. - Небольшую гостиницу с выходящей на воду
террасой. На террасе обедают люди. Там и сям - разноцветные зонтики от
солнца.
Он смотрел (если это можно так назвать) сквозь обложку в пустоту,
измышляя несуществующие подробности, словно само их отсутствие на фотографии вынуждало его воображать реку, террасу и зонтики.
Вид у меня наверняка был ошеломленный, в то время как П., похоже,
полагал, что хорошо справился с задачей. На лице его обозначилась легкая
улыбка. Решив, что осмотр закончен, профессор стал оглядываться в поисках
шляпы. Он протянул руку, схватил свою жену за голову и... попытался
приподнять ее, чтобы надеть на себя. Этот человек у меня на глазах принял
жену за шляпу! Сама жена при этом осталась вполне спокойна, словно давно привыкла к такого рода вещам.
Как вы думаете не может ли случиться так что современная Наука тоже в некотором роде принимает "жену" за "шляпу"?
Описание случая взято из книги Оливера Сакса "Человек, который принял жену за шляпу"
